იური ნაგიბინი - სამნი და ერთი და კიდევ ერთი

იური ნაგიბინის რომანი - ”სამნი და ერთი და კიდევ ერთი”, დაგნი იუელზე, ედვარდ მუნკზე, სტანისლავ პშიბიშევსკზე, ავგუსტ სტრინდბერგსა და ვლადისლავ ემერიკზე.

Из этих двоих она старше, и не только годами, но и жизнью.

когда-то и для нее время и место ничего не значили. Но теперь ей мила лишьтихая, опрятная буржуазность: с разобранной постелью, погашенным светом,неспешными ласками, глубоким и чутким сном между объятиями.

Как странно, что любой пленившийся ею мужчина незамедлительно
берет над нею верх. Один старый друг - друг или враг? - называл это высшей женственностью.

По косым взглядам сидящих за соседними столиками она догадалась,
что делает что-то не отвечающее принятым тут правилам поведения. Видимо, не полагалось приличной женщине сидеть одной за столиком, пить вино и курить. В Берлине, Стокгольме, даже Осло, не говоря уже о Париже, никто бы и внимания не обратил, но в каждом монастыре свой устав. Наплевать ей с высокой горы, что о ней здесь подумают.

В сизой мгле, наплывшей вдруг на знойную, чуть мерцающую, дрожащую прозрачность тифлисского летнего дня, в сизой слоистой табачной мгле "Черного Поросенка" обрисовались три бледных, синюшно-бледных от дыма, вина и усталости мужских лица - Эдвард Мунк, Август Стриндберг, Станислав
Пшибышевский.

- Да, с Пшибышевским мы расстались. Он очень мил, талантлив и все такое, но жить с ним невозможно.

С большим правом Пшибышевский мог бы сказать это о ней. Но не тогда,когда они расставались, а значительно раньше, в пору Берлина и "Черного поросенка".

перетянутая струна в конце концов рвется. Произошла ужасная сцена, Пшибышевский грозил ей пистолетом и послал Эдварду Мунку вызов на дуэль. И распался берлинский кружок,нашумевший на всю Европу, Эдвард умчался в Париж, Стриндберг в Осло, Дагни с
мужем нашли приют у ее отца в Конгсвингере.

Не оставлял ее и Эдвард, хотя не появлялся, не писал,
канув невесть куда. Но он был в ее мыслях, снах, вернее, в бессоннице. Нет ничего ужасней, изнурительней бессонницы.

Пшибышевский самозабвенно переплавлял свои мучительные
переживания - ревность, боль, разочарование, униженность - в золото слов.

через Прагу, где прихватила этого... Баярда, как бишь его - простое, распространенное имя, а не удержать в
памяти, - отправилась в Париж. Но парижский воздух оказался слишком насыщен безумствами Эдварда, и они устремились на Кавказ. Да, так все и было, и разговоры о том, что Пшибышевский бросил ее, - ложь.

Дуэль не могла не состояться. Хотя Эдвард вовсе не был так
виноват, как казалось оскорбленному мужу и всем окружающим. У Эдварда было внутреннее право не принять вызов, но никто бы этому праву не поверил.

Пшибышевский решил пощадить человека, но убить художника, и прострелил Эдварду руку, правую руку, держащую кисть.

Почему людям непременно надо разрушать прекрасное, способное стать легендой? Они так цепляются за плоскую, жалкую очевидность, так неспособны воспарить над мелкой правдой факта, что душа сворачивается, как прокисшее молоко.

Бог наделяет своих избранников правом исправлять прошлое, если оно не поднялось до высших целей бытия.

Эдвард заслужил такое наказание, он предал не дружбу, а
любовь.


и в тишине целовали друг другу руки, плечи, лица. Фосфоресцирующий в полумраке взгляд Пшибышевского, обращенный не вовне, а внутрь, оставался безучастным, как белый пуговичный взгляд брейгелевских слепцов. Но она вела бы себя точно так же, если б он видел и ревновал и зеленел от гнева, столь истинным и справедливым было все происходившее между нею и
Эдвардом.

Он заставил ее полюбить собственное лицо, которое прежде не нравилось ей до горьких слез, заставил поверить в
свое лицо, в себя самое, создал ее в единстве духовного и физического образа, явив новый пворот чуда Пигмалиона.

Ужасны люди, которые сперва пресмыкаются перед женщиной, а затем обливают ее грязью.

Кто из окружающих был до конца нормален?

Они (Мунк,Стриндберг,Пшибышевский) превращали в золото все, к
чему прикасались. Им шло на пользу, когда их не любили, обманывали, унижали, заставляли страдать, мучиться.

Она же, их муза, источник стольких озарений, радостей и мук, предмет неистовых вожделений и смертельных ссор, растеряла все, что имела, осталась нищей. Ну, конечно, она приобрела жизненный опыт.

опыт ничего не дает, кроме привкуса горечи в каждом глотке.

Господи, ну почему его (Баярд) имя, словно мелкая монета, все время заваливается в какую-то щель!

Да черт с ней, с фамилией! Человек важнее.

Это не редкость, когда человек не ведает своей сути, живет не свою, а чужую, случайную жизнь. Нужно какое-то событие, удар, болезнь, потеря, нежданная встреча, словом, мощная встряска, чтобы он открыл самого себя и стал собой.

“Луну украли!” -Закричал Мунк.

А вот Мунк не знал, на то он и Мунк, чтобы знать скрытое от всех мудрецов земли и не знать то, что известно каждому. И Дагни заплакала.

- Знаешь, - сказала Дагни, Эдвард... Мунк,верил, что когда-то на небе было две луны. Но одна упала и до сих пор валяется на
Северном полюсе.
- Он что, совсем идиот?
- Ему сказал Стриндберг. Он верил всему, что тот говорил.

на сцене жизни положено играть лишь гениям, а всем остальным
отведена роль толпы.

- У меня нет ничего, кроме вас.
- К сожалению, у вас есть прошлое, - сказал Баярд

Эдвард говорил:по утрам пьешь, чтобы протрезветь, весь остальной день - чтобы напиться. Как только выдерживала она такую жизнь?..

ведь бывает в жизни и такое, когда любой путь ведет только к поражению...

уметь сметать мусор с души.

Аксиома здравомыслия: ничто не исчезает в материальном мире.

не исчезает в жизни духа, только меняет форму.

Но нельзя же требовать от кавказских инженеров тонкости Мунка или Пшибышевского. В них была своя грубоватая живописность.

Несчастный Владислав сам не ведал, сколь многому научился у Дагни Юлль и трех ее незримых спутников. На другой день он покончил с собой в номере гостиницы.

Убитой было тридцать четыре года.
Август Стриндберг пережил ее на одиннадцать лет.
Станислав Пшибышевский - на двадцать шесть.
Эдуард Мунк - на сорок четыре года.

Popular posts from this blog

ო. ჰენრი - მოგვთა საჩუქრები

რიუნოსკე აკუტაგავა - ქრისტიანის სიკვდილი

უილიამ ფოლკნერი - საუბრები ვირჯინიის უნივერსიტეტში